Вернемся ненадолго к событиям в моей семье. В то время в семье было принято фотографироваться всей семьей в Камергерском переулке, в фотостудии по каждому знаменательному случаю, как дни рождения или другие семейные события. Это одна из таких фотографий.
Дети Ольги Григорьевны: Александр, Ада и Митя. Сделана она в 1929 году незадолго до отъезда Ольги Григорьевны в командировку и Абрама Моисеевича в Германию на лечение. На этой фотографии: Александру - 19 лет, Аде - 14 лет, Мите - 2 года. Фотографию родители взяли с собой. В то, уже неопределенное время, все могло случиться и они уезжая из дома надолго хотели всегда иметь при себе изображение своих детей.
Рис. 11
С нами постоянно жили родители Абрама. Зимой в московской квартире, а летом на даче, в Тарасовке, где проводили вместе все свободное время.
Получилось так, что Митя родился в Тарасовке. Об этом событии Ада (ей было тогда 12 лет) сделала на стене памятную надпись, которую Митя всегда рассматривал с гордостью.
Эта фотография сделана летом 1935 года на даче в Тарасовке. На ней справа-налево: Аня Белова (первая жена Саши), домработница Нюша, Ольга Григорьевна, Митя, подруга Ани Беловой (имя не сохранилось), бабушка Ливта Абрамовна (мать Абрама Моисеевича Аникст). Фотография очень плохая, но, к сожалению, другой фотографии этого периода и тем более в Тарасовке, где семья много лет проводила летнее время, в архиве семьи не сохранилось.
Рис. 12
Родители Абрама: Ливта Абрамовна и Моисей Абрамович Гитерман. Снято в конце 20-ых годов в квартире на Леонтьевском переулке. Причиной снимка, скорей всего, был 50-летний юбилей их совместной жизни состоявшийся в 1929 году.
Рис. 13
Наша семейная жизнь протекала благополучно. Саша в 18 лет женился на Ане Беловой (дочери бывшего Екатеринбургского градоначальника, погибшего во время гражданской войны). Абрам сумел организовать для них отдельную комнату на Неглинной улице и они там стали жить.
Рис. 14
На этой фотографии стоят Саша, Ада и Аня Белова, отдыхавшие в Железноводске в 1935-ом году. во время экскурсии в Кисловодск. Одна из двух женщин, сидящих в первом ряду - дочь Веры Инбер, с которой они на этом курорте проводили время в одной компании. Из этой поездки Саша и Аня вернулись домой раньше срока и, как потом выяснилось, они поехали в Москву и там развелись.
Ада, после окончания средней школы поступила в Московский Университет на механико-математический факультет и в положенное время успешно его окончила.
На этой фотографии Ада вскоре после окончания Московского Государственного университета. О ней в тексте воспоминаний имеется немного упоминаний, но она сыграла решающую роль в возрождении своей мамы после реабилитации.
Рис. 15
15. Годы испытаний
В ноябре знаменитого тысяча девятьсот тридцать седьмого года мой муж, работавший заместителем председателя Госплана РСФСР, был репрессирован. Незадолго до этого он был исключен из партии и снят с работы, но ему обещали предоставить работу на ВДНХ по его специальности электротехника. Утром после его ареста позвонили из ЦК партии узнать, вышел ли он на новую работу, но мне пришлось ответить, что он находится в "Большом доме", т. е. на Лубянке, площади Дзержинского, где находился НКВД.
Вскоре аналогичные события развернулись и вокруг моей личности. Я работала в Наркомате местной промышленности РСФСР в должности начальника Управления учебных заведений (с декабря 1935 года). Пришлось и мне пройти через исключение из партии, снятие с работы, перевод на другую работу (в Музпрокат). Однако, пока муж находился в Лефортовской тюрьме и шло следствие, было вроде затишья, т. е. была надежда на что-то. Ему можно было даже передавать денежные передачи. Но в марте 1938 года передачи перестали принимать. И 29 марта со мной случилось то же самое, что с ним.
(Судя по справке о реабилитации, полученной составителем этих воспоминаний много позднее, в 1995 году, Аникст Абрам Моисеевич был расстрелян 28 марта 1938 года – Ред.)
Примерно месяц я находилась в Бутырках, откуда затем попала в Темниковские лагеря Мордовской АССР, где провела почти восемь лет.
Я была осуждена так называемым Особым совещанием на 8 лет исправительно-трудовых лагерей как жена Аникста, осужденного тогда на 10 лет без права переписки, как "член семьи врага народа".
Жены, которые соглашались, что их мужья – враги народа, получали меньшие сроки (3, 5 лет в зависимости от "вины" мужа). Те же жены, которые не "подтверждали" этой формулировки, получали большие сроки. Я, конечно, никак не могла согласиться с тем, что мой муж правильно осужден, и не признавала его врагом народа, поэтому столько и получила.
Темниковские лагеря находились в Мордовии. Это была довольно большая зона, на территории которой была собственная узкоколейная железная дорога с 23-мя (или несколько большим числом) станциями. На каждой станции размещалось несколько лагерей. На станции "Умор 3-ий", где находился наш лагерь, было три лагеря. В нашем лагере было большое швейное производство, шили ватники, рукавицы, там научилась я вязанью, работала и простой работницей и бригадиром, участвовала в работе КВЧ – Культурно-воспитательной части, даже сочиняла стихи.
До войны мы, осужденные за мужей жены, находились как бы в изоляции внутри лагерей, т. е. без уголовных. Но во время войны началось смешение с уголовными, сектантами и др. За хорошее поведение на производстве и в быту давали разрешение на посылку и получение писем, на прием посылок, на свидания. В 1939 году, после долгих поисков моя дочь через соответствующие органы узнала, что я нахожусь в Темлаге, и ей разрешили в 1940 г. посетить меня в первый раз. Она приехала на свидание с моим младшим сыном, Митей. Трудно передать мое состояние во время этого свидания, только человек, переживший такое сможет это понять. Второй раз она опять приехала вместе с младшим сыном Митей в начале 1941 года. Радости моей не было предела, ведь все годы я хлопотала о "помиловании", верила в справедливость, писала в ЦК, во всевозможные инстанции. Друзья по несчастью, находившиеся со мной в этих отдаленных местах, называли меня ортодоксом, фанатичкой, так как многие во всем разуверились. Но я считала, что и в лагере надо работать честно, и все выполняла, активно участвовала в общественной жизни, была энтузиастом, несмотря на критику многих товарищей, дразнивших меня, что я фетишизирую ЦК партии, веря в торжество справедливости, но я не обращала внимания на эти упреки и продолжала в том же духе.
Тяжело было видеть столько страданий и разочарований, но воля к жизни и вера в лучшее будущее были сильнее всего этого. И вот, повидав разные виды и людей преступного мира в течение восьми лет, в ответ на многочисленные ходатайства, мои и руководства Темлага, я получила, наконец, извещение что я на 4 месяца раньше окончания срока, за отличное поведение в быту, "за хорошую работу и активное участие в общественной жизни" освобождаюсь. Радости моей не было границ, ибо 8 лет – тяжко, но особенно тяжки последние месяцы, так как ты истощен, устал, стосковался по свободе донельзя, самое странное было испытать чувство свободы вновь, страшно было и не верилось, что ты снова – человек, равный всем. Здоровье было подорвано окончательно, но дух и бодрость еще теплились неведомо каким чудом.
Я успела еще присутствовать в День конституции на постановке своей одноактной пьески "Жизнь хороша" силами заключенных, еще остававшихся там. Меня сильно подбадривал начальник культурно-воспитательной части, говоря, что если я здесь не потеряла творческих способностей, то на воле я еще много создам. Я сама критически относилась к своим сочинениям и считала, что это так только – проба пера. Однако, все руководство меня провожало и хвалило до небес, но не этого мне хотелось, а хотелось скорей к своим и вернуть доверие партии, утерянное незаслуженно. Я только выжила благодаря своей колоссальной выдержке и сильной воле. Пыталась я в Москву вернуться (просилась), где я в течение 20 лет активно и неустанно боролась за подготовку технических кадров для промышленности и сельского хозяйства. Но увы, в Москву не пустили, а дали направление в Свердловскую область, поближе к единственной дочери, проживавшей там.
Первые годы пребывания в Свердловске после стольких испытаний, тоже были нелегкими и несладкими. Приехала я в Свердловск 15 декабря 1945 года. Две недели жила у подруги дочери, а потом мне пришлось поселиться по месту назначения в Сысерть, так как в Свердловске мне не разрешалось жить. Дочь и младший сын Митя меня навещали примерно раз в неделю, но тогда было очень трудное автобусное сообщение с городом.
Ольга Григорьевна со старшим сыном Сашей и дочерью Адой в Свердловске летом 1946 года/ Саша приехал специально чтобы навестить свою маму после ее возвращения из лагеря. Это была их первая встреча после освобождения Ольги Григорьевны. Фотография сделана в больнице, где Ольга Григорьевна лечилась после Сысерти. Это лучшая её фотография после лагеря из всех что были сделаны в этот период.
Рис. 16
Попала я в Сысерть в дни подготовки к выборам в Советы. Там я недолго прожила, всего несколько месяцев, так как тяжело заболела и вместо выборов в Советы попала в больницу. Дети забрали меня в Свердловск с помощью все той же подруги дочери, которая была на руководящей работе. Меня поместили в хорошую больницу, и в течение полугода я лечилась, чтобы быть полезным членом общества и не быть обузой своим детям, исстрадавшимся во время репрессий и войны. Благодаря чуткому отношению врачей и забот моих детей, я, будучи одно время почти безнадежной, все же встала на ноги, хотя инвалидом, и вернулась к жизни. Не стану вдаваться в переживания, которые терзали меня нещадно, все уже позади, и хотя память многое сохранила, все это никому неинтересно. Психика осталась здоровой, ну, и ладно. Бредила я много о возвращении в лоно партии, которая вырастила, воспитала и дала столько веры и надежды. Пока же с подорванным здоровьем работать я не могла, и, лишенная прав на пенсию, как бывшая заключенная, я "перешла" на домашнее хозяйство и иждивение детей. Тяжко это вспоминать, после стольких лет активной борьбы – и вдруг ты никто и утопаешь в стряпне и уходу за домом. Но и тут я не теряла бодрости, живя надеждой, что когда-нибудь правосудие и партия разберутся и вернут мне доверие, хотя я уже глубокая старуха, но честь дороже всего, и я дождалась…
После этого с большим трудом по настоянию врачебной комиссии мне разрешили прописаться в Свердловске. Но жить-то было негде, пришлось договориться дочери с ее соседями на пару месяцев, а прописала меня Ада у одних знакомых. Ох, и пришлось же ей побегать с этой пропиской. Несколько дней она специально работала в ночную смену, чтобы иметь возможность днем ходить по инстанциям. Однако она ожидала получить комнату в новом доме, который строил их завод "Пластмасс". Еще на месяц она купила мне путевку в дом отдыха "Шарташ", где я пробыла месяц. После окончания срока путевки за мной приехал Митя и по моему желанию пешком повел меня сразу на новую квартиру. Это было 6-го ноября 1946 года.
На новой квартире началась наша жизнь с Адой. Я начала осваивать свое новое положение, ведь так было хорошо – вдвоем с дочерью, Митя жил в студенческом общежитии и часто приходил к нам, казалось бы, что могло быть лучше в моем положении после всего пережитого. Когда я была в больнице, приезжал из Москвы старший сын Саша – проведать меня, он все время посылал мне деньги.
Но вот осенью 1947 года мне опять не повезло, я заболела, меня парализовало – отнялась левая половина (рука и нога).
Я опять попала в больницу, где я провела пару месяцев, и выписали меня в очень тяжелом, лежачем состоянии, как хроника. Почти целый год я была в лежачем состоянии, дочери пришлось нанимать нянечку, которая возилась со мной по ночам – дежурила, оказывая мне необходимую помощь, ибо в этот период я была совсем беспомощна. Помогала Аде ее подруга и сотрудница Валя, работавшая с ней в лаборатории и жившая под нами. Это было очень трудное время, хоть и на свободе. Ко всему этому добавились новые неприятности. Меня ежегодно навещали из городской милиции, как бывшую репрессированную, а в 1949 году даже пытались выселить из города (вышло какое-то новое постановление). После заключения ВКК нашего района, что я не транспортабельна, разрешили остаться. Постепенно здоровье восстанавливалось, но не полностью.
"Я вновь жива, воспряла духом…"
16. Возрождение
Решением Военной Коллегии Верховного суда СССР от 6-го июля 1955 года было отменено постановление Особого Совещания, осудившее меня в марте 1938 года, и дело прекращено за отсутствием состава преступления.
В сентябре 1955 года вышло специальное Постановление Совета министров СССР: "О трудовом стаже, трудоустройстве и пенсионном обеспечении граждан, необоснованно привлеченных к уголовной ответственности и впоследствии реабилити-рованных". Таким образом, граждански я была полностью реабилитирована со всеми вытекающими отсюда правами, в том числе и на трудовую пенсию. Были возвращены трудовая книжка и другие документы, и даже лагерное руководство прислало (в ответ на мой запрос) справку о моей работе там.
На основании всех документов я получила в марте 1956 года трудовую пенсию (210 рублей). Летом этого же года я была восстановлена в партии, дожила я до лучших дней, до свободы и до полной реабилитации, гражданской и партийной, правда, дорогой ценой, но ничего не поделаешь, лишь бы дожила, а скольких уже нет, и больше не вернутся.
Я потеряла такого дорогого и близкого человека, как муж, с которым я с детства, с 10-ти лет, росла, развивалась, вместе боролась и строила социализм и свою семью, это не так-то легко. Думаю, что моим детям и их потомству лучше иметь хоть такую мать и бабушку, чем бессмысленно погибшую и невинно пострадавшую. Дети хоть понимают, а внукам трудно объяснить все пережитое, но вырастут – поймут.
В июне 1956 года мой муж был посмертно реабилитирован. Вскоре мне была оформлена персональная пенсия (в размере 1100 рублей) как члену партии с 1918 года.
И вот я дожила до полной реабилитации. Сейчас опять принимаю посильное участие в партийной жизни. Жить прошлым не очень интересно, когда кругом все живет, строится, растет. Приходиться довольствоваться воспитанием внуков и т. д. Лучше быть калекой и живой, а не трупом, как многие мои сверстники, не дожившие до лучших дней из-за своего поведения, голодовок, самоубийств и т. д.
После реабилитации я встала на учет в Куйбышевском райкоме КПСС Свердловска (впоследствии – Орджоникид-зевский) и была зачислена в парторганизацию Райисполкома, в которой я встретила очень чуткое отношение.
Когда я рассказала секретарю райкома о том, что я 8 лет была в заключении, т. Букин очень сочувственно отнесся ко мне и сказал – «Покрепче духом, никто Вам ничего не скажет плохого, наоборот, мы очень ценим таких людей, которые несмотря на все испытания остались верными и преданными Родине и Партии.»
Тов. Артеменко – секретарь парторганизации Райисполкома очень внимательно отнесся ко мне и сказал – «Проведем Вас через общее собрание, хотя мы недавно освободились от всех инвалидов, домохозяек и т. д., но в виде исключения, если партсобрание утвердит, зачислим Вас.» Так я и стала вновь членом парторганизации и коллектива трудящихся и, несмотря на дальность расстояния, аккуратно посещала партсобрания. Детям приходилось возить меня туда и обратно на такси, так как я была не в состоянии ездить на трамваях.
В 1957 году я, как персональный пенсионер, получила отдельную комнату в той же квартире, где мы жили. Этому, конечно, предшествовали большие хлопоты. Дочь возила меня в горком партии, секретарь горкома т. Осипов очень хорошо меня принял, и даже, несмотря на большой жилищный кризис, помог мне в получении этой комнаты, послав на завод письмо. Конечно, самое главное решение было со стороны директора завода тов. Бушуева К. Н., у которого я побывала даже дома, т. к. пойти на прием к нему на завод мне было очень трудно. Меня привела к нему Ада, которую он хорошо знал по работе на заводе, благо это было рядом с нашим домом. Он просил меня немного рассказать о моих жизненных перипетиях, очень внимательно ко мне отнесся и обещал постараться выполнить программу-минимум в вопросе жилья. Программой-максимум было бы получение новой квартиры взамен нашей одной комнаты, а так обещалась еще одна комната в нашей же квартире.
Много связей с соратниками, друзьями и близкими было утеряно. Писала я в Москву некоторым,- иных уж нет, другие не откликнулись, с несколькими из них все же удалось восстановить связь: с Т. Ф. Людвинской, Ксенией Ивановной Войновой, с Софьей Борисовной Бричкиной. В 1957 г. Софья Борисовна приезжала в Свердловск и как член общества "Знание" выступала с воспоминаниями о Ленине на некоторых предприятиях. Много времени провела она и со мной в наших общих воспоминаниях…
В 1958 году приезжала к нам друг всей моей жизни, начиная с детских лет, моя дорогая Эсточка, "вторая мама" моих старших детей. В этом же году меня навестила моя младшая сестра Поля, также живущая в Москве. С другой же сестрой, Розой, живущей в Кишиневе, пока еще мы не повидались, только переписываемся.
Это последняя фотография Ольги Григорьевны. Она сделана в начале лета 1959 года в квартире Ады. На заднем плане справа видна стенка кофра, привезенного семьей с вещами из Швейцарии и доставленного Митей в Свердловск из Москвы в 1947 году, при возвращении из поездки в гости к Саше, где он гостил во время зимних каникул на 1-ом курсе УПИ.
На фотографии видно, что Ольга Григорьевна уже чувствует себя неважно. Из-за своего плохого состояния она не хотела сниматься, но Ада уговорила ее, ссылаясь на то, что может быть не будет случая еще раз сфотографироваться. Она видно предчувствовала дальнейшие события. Действительно, 9 сентября 1959 года Ольги Григорьевны не стало.
Рис. 17
Из работников по профобразованию мне удалось связаться с Александром Юлиановичем Виноградовым и Ольгой Ивановной Ереминой, которая была моим секретарем в Главпрофобре. В июле 1958 года она гостила у меня.
Еще раньше я списалась с Верой Соломоновной Дридзо, которая работала личным секретарем Н. К. Крупской, в связи с тем, что писала воспоминания о Надежде Константиновне. Эти воспоминания вошли в Сборник, изданный к 90-летию со дня рождения Н. К. Крупской. Кстати, по этому поводу у меня получилась обширная переписка с Академией педагогических наук, с Институтом Марксизма-Ленинизма, с редакцией журнала "Работница". Кроме того, я написала справку о Главпрофобре в журнал "Среднее специальное образование" в ответ на письмо редактора т. Токаревой, статья должна была попасть в юбилейный номер к 40-летию Октября, но ее не опубликовали. Также к 40-летию Октября я написала заметки в стенгазеты Райисполкома, где состою в парторганизации, и завода "Пластмасс", где работает дочь. В этой заметке я описывала приезд Ленина и большевиков из эмиграции в Россию, я писала по просьбе Матильды – подруги дочери. (Матильда была редактором стенгазеты).
Сколько счастья доставили мне, хоть и кратковременные, встречи с моим старшим сыном Сашей, который, несмотря на большую занятость своей литературной работой в Москве, три раза приезжал к нам в Свердловск. Впервые это было летом 1946 года, когда я была в больнице. Второй раз – в 1954 году, в конце года, и третий раз – в начале 1957 года, когда я получила отдельную комнату.
В 1958 году я испытала большую радость, впервые увидев своего старшего внука Мишу, который вместе с Женей (Сашиной женой) прилетели к нам на пару дней.
Но однажды, это было в октябре 1955 года, произошло невероятное… На пороге нашего дома появился в ватнике и с котомкой в руках брат мужа – Юлис. Хотя мы и были предупреждены его телеграммой, это было настоящее чудо. Он отбыл 18 лет в Якутии, последнее время работал на Братской ГЭС. Репрессирован он был, находясь на посту начальника Якутского управления Севморпути. Пробыв несколько дней у нас, он уехал в Москву, где у него была жена Берта. Но жить в Москве не разрешили, т. к. направление у него было в Клин, Он нашел работу, вернее, написал какой-то сценарий, который кажется даже приняли в Москве, посещал старых знакомых, очень помог ему во всем Саша. Но ему приходилось мотаться между двумя городами, и он, так много испытавший и с подорванным здоровьем, недолго прожил на свободе и в феврале 1956 года на следующий день после получения сообщения о его реабилитации, скоропостижно скончался.
Все годы моей жизни в Свердловске очень большую моральную помощь оказывает мне большой друг нашей семьи – Сергей Львович Вольмир, он много помогает мне во всяких "писанинах", связанными с хлопотами по всем моим делам.
Попыталась я, почти без материалов, написать воспоминания. Не мне судить, как получилось. Пусть хоть дети и внуки мои когда-нибудь прочтут...
Ольга Григорьевна Аникст.